Форум » Личные архивы, эссе, воспоминания, исторические очерки и тематические статьи » А.С. Лебедев. Вылетая из гнезда «Кедровки». Забавная история одной учебки » Ответить
А.С. Лебедев. Вылетая из гнезда «Кедровки». Забавная история одной учебки
Admin: ■ ■ А.С. ЛебедевВылетая из гнезда «Кедровки»Забавная история одной учебки
Ответов - 7
Admin: А.С. ЛебедевВылетая из гнезда «Кедровки»… Забавная история одной учебкиВместо предисловия В начале ноября 1977 года я получил назначение в формируемую 225 учебную зенитную ракетную бригаду, дислоцировавшуюся неподалеку от железнодорожной платформы «Львовская» Курского направления Московской железной дороги. Позывной бригады для дальней радиосвязи имел «птичье» наименование «Кедровка». В истории Московского округа ПВО это было первая экспериментальная учебная часть, предназначение которой было готовить младших специалистов (сержантов) для зенитных ракетных войск округа. Основу учебной бригады составили две школы сержантов, Загорская, готовившая специалистов для «древнейшей» системы С—25, и Новопетровская — по маловысотному ЗРК С—125 «Нева». Командование и офицеры этих школ разительно отличались друг от друга. Как по возрастному составу, так и по отношению к жизни. Если переезд за Подольск, новопетровская «молодежь» восприняла как благо, то загорские «старики» расценили переселение, как «вселенскую трагедию». Это и стало решающим фактором в определении передовиков и отстающих. Во всяком случае, на первые два года существования бригады. Поскольку бригада находилась в стадии формирования, то в ноябре и декабре имели в ней место Великий Бардак и Неразбериха. Например, часть офицеров бригады ещё не прибыла в часть, но согласно составленным графикам, эти офицеры уже заступали в различные наряды. А те, что уже прибыли в бригаду, пытались как—то разобраться, кто есть кто в гарнизоне, где было расквартировано несколько частей… Подольский мечтатель В гарнизонном клубе, где разместился политотдел бригады, меня встретил немного горбившийся подполковник хохляцкой внешности, с залысинами на голове, обут он был в сапоги, но портупеи на нём не было. — Начальник политотдела подполковник Кокоша — представился он. На ум сразу пришло четверостишье из «Мойдодыра» Корнея Чуковского: Вдруг навстречу мой хороший, Мой любимый Крокодил. Он с Тотошей и Кокошей По аллее проходил Подполковник предложил сесть, и принялся расспрашивать меня про жизнь «в войсках». Первым делом я поведал начальнику политотдела о своем главном служебном достижении — об инспекторской проверке Министерства обороны в феврале месяце, которую моя батарея прошла с оценкой «отлично». — Да—да, наслышан — скороговоркой сказал он, и начал прощупывать меня на знание вопросов марксистско—ленинской теории. Здесь офицер «из войск» естественно, продемонстрировал хорошую слабину. — Войсковой опыт нам нужен, но не забывайте и про передовую теорию — таков был его наказ. Мой однокашник по училищу и «коллега по цеху» Володька Лотник при встрече в округе, узнав о моём назначении в бригаду, предупредил меня о том, что начальник политотдела хоть и строг, но к «гореловцам» относится хорошо. Так началась моя служба под началом этого оригинального Человека и Замполита. Свою карьеру подполковник Кокоша начал на флоте, на крейсере проекта 68-бис «Орджоникидзе», на который был назначен после окончания военно-морского училища. Но тут грянула хрущевская «реформа» армии, в результате которой, много кораблей пошло на металлолом, а морские офицеры сошли на берег, став «сухопутчиками». Против своего желания, сошел на берег и Кокоша. Как—то на лекции перед курсантами батареи ему задали вопрос: «А вы не хотели бы, снова вернуться на флот?» Подполковник Кокоша вздрогнул, на секунду задумался, как бы погружаясь в воспоминания своей офицерской юности, и сказал: — Хотел бы… — и его глаза чуточку увлажнились. После окончания военно—политической академии Кокоша был назначен в 108 зенитный ракетный Тульский полк, базировавшийся под Воронежем и имевший на вооружении систему С-200. А оттуда, прямиком в нашу учебную бригаду. На повышение. Подполковник Кокоша отличался тем, что у него всегда было множество прожектов по наилучшему решению вопросов обучения и воспитания личного состава. В связи с этим за начальником политотдела прочно закрепилось прозвище «подольский мечтатель», по аналогии с прозвищем «кремлёвский мечтатель», которое дал Ленину Герберт Уэллс. Однажды сидим мы в плохо отапливаемом гарнизонном клубе и слушаем прожекты нашего начальника: — Представьте себе телецентр... В студии идет учебная передача, допустим, по стрелковой подготовке. Лучшие методисты под приятную музыку разбирают и собирают карабин. И все это через мониторы транслируется в учебные классы, где в это время сидят курсанты и смотрят, мотая на ус... — Но это же так сложно! — попытается возразить его заместитель, «эмоциональный реалист» подполковник Гусев. — Херня, Володя! Я уже фильмоскопы (?) закупил... Телевидение, как известно, отличается от фильмоскопа, как костер отличается от газовой плиты, но убеждённостью в своей правоте Кокоша походил на революционера, непоколебимо верящего в светлое будущее своей страны и в правое дело, за которое он взялся. Помимо неумной фантазии, наш шеф фонтанировал изречениями по многим темам. Так, отмечая среди призывной молодежи большой наплыв из Средней Азии, Кокоша сформулировал главный свой тезис: — Армия заметно почернела и сузила глаза. На поощрения подполковник Кокоша был скуп и щедр на взыскания. — Говорите, не работает? — переспрашивал он какого—нибудь начальника, жалующегося на своего подчиненного, и тут же давал совет — После пятого взыскания — заработает. А нет — так будет взысканий, как у сучки блох! Или такое выражение: — Кожу вашу буду дубить на барабан! Также подполковник Кокоша был отменным матершинником. Но его мат удачно сочетался с основами ораторского искусства. Вот несколько примеров его словесных «перлов»: — Я собрал вас для того, чтобы обсудить подготовку ко Дню Конституции, ё… вашу мать, СССР. — Мы создали экспериментальную учебную бригаду, а не какой—нибудь там ебато в Карельской АССР! — обато — это отдельный батальон аэродромно—технического обслуживания. Этот «перл» всегда очень раздражал моего комбата, карела по национальности. — На КПП приехали девушки, а это — ниточка к изнасилованию! — Государственные праздники будем отмечать в клубе. А народные — пожалуйте в спортзал, к беспартийному Пономарёву — Пономарёв был начальником физподготовки — Пусть Ванька Маньку зажимает там, а не в очаге культуры! От Кокоши могло достаться и проверяющим, если они пытались «не по чину» наехать на него: — Майор! Ты слишком мелко плаваешь: пошел на х… — сказанул он однажды какому—то клерку из политотдела спецчастей и частей окружного подчинения. Произнося слово «политическая», Кокоша делал особое ударение на букве «о». Иногда во время чтения лекции или доклада, подполковника могло занести. Вещал он как—то на политзанятиях про китайско—вьетнамский конфликт 1979 года, распалившись, ляпнул: — Вы что же думаете, Китай свои войска из Вьетнама просто так вывел? Нет!!! Просто мы его предупредили: не уберетесь — нанесём ядерные удары! После лекции к нему подошел курсант, выпускник Института Азии и Африки, и вежливо попросил начальника политотдела: — Товарищ подполковник, а Вы не могли бы более подробно рассказать о решении СССР применить в этом году ядерные удары против КНР? — А кто это вам такое сказал? — тихо спросил Кокоша. — Вы. Час назад. — Я ??? — с испугом сказал он — Вы что—то перепутали... Повнимательней надо лекцию слушать, товарищ курсант! Было время, когда подполковник Кокоша просто помешался на «единстве педагогического воздействия», изыскивая передовые методы обучения и воспитания, а пропаганда им «воззрений» Макаренко и Сухомлинского походила на своеобразный пОлитический оргазм. — Всем выписать «Педагогическую газету! — таков был приказ шефа. В газете нам нужно было черпать передовые методы обучения и воспитания. Любимым детищем начальника стал ежемесячный День учебы политработника, напоминавший то ли научно—практические конференцию», то ли теоретический симпозиум с участием политработников… ротного звена. После подобных мероприятий не стоило удивляться оценке работы политработников бригады, данной однажды политотделом спецчастей и учреждений окружного подчинения: «У них тут каждый замполит батареи работает на уровне начальника политотдела, замполиты дивизионов — на уровне начальников политуправлений. А уж политотдел во главе с начальником, прямо как ЦК КПСС!» Такая «критика», несомненно, возвышала… ■ Текст © А.С. Лебедев (RevALation) ■ Литературная обработка © Е.Э. Занин
Admin: А.С. ЛебедевВылетая из гнезда «Кедровки»... Забавная история одной учебкиЧитайте прессу! Остап Бендер считал, что людей, которые не читают газет, надо убивать морально на месте. Начальник политотдела бригады Кокоша придерживался того же мнения. — Я — говорил он — как прихожу в обед домой, так сразу за газету. Бывает, жена подойдет, и давай просить вынести на помойку мусор. А я ей, пошла ты на х…! Пока все газеты не перечитаю, не пойду! С некоторых пор Кокоша ввел правило начинать совещания со своеобразной «разминки», заключавшейся в беглом опросе политработников на предмет знания ими содержания свежих газет. Теперь совещания он начинал так: — Товарищ Махов! Скажите, что за статья была опубликована на второй странице «Правды»? Товарищ Лотник! А чему посвящена передовица в сегодняшней «Красной звезде»? — и так далее. Перед тем, как идти в политотдел, чтобы не попасть впросак перед Кокошей, мы стали просматривать содержание статей центральных и «военных» газет. Конечно, случались индивидуальные «проколы», а иногда и коллективные. Это происходило, когда мы не находили в себе сил до конца ознакомиться со всей той мутью, которая печаталась в газетах огромными тиражами. В отличие от «Иностранки», «Литературки» и «Юности», которыми мы зачитывались не только в свободное от службы время, но и в нарядах, на занятиях и даже на партийных собраниях! В таких случаях Кокоша устраивал всем политработникам разгон. А чтобы и остальным «наука» была, он обязательно извещал об этом на совещании офицеров бригады: — Собрал я тут как—то на совещание своих политработников. Поинтересовался, а как они читают газеты. И что бы вы думали? Ни один из них не смог толково мне рассказать содержание вчерашних газет! До чего докатились! Ну, я им дал взбучку. Но знание прессы касается не только политработников, но и всех остальных. Ведь мы создали учебную бригаду, и все вы здесь — преподаватели и воспитатели. Так, что не взыщите, если будете наказаны за нежелание читать прессу! — Ишь, ты, — говорили офицеры после совещания, — замполиты всего один день газет не читали, а их уже за это так начальник политотдела дерет! А мы то — газет месяцами не читаем… Знаковые места На территории нашей части была два знаковых места, влиявших на судьбу офицеров управления бригады. Весь военный городок, как обычно, был разделён на две части: жилую и служебную. Делился городок, конечно, условно, дорогой, ведущей от главного КПП до КПП технической позиции, а перекресток между этой дорогой и той, что вела от неё к штабу, имел в жизни части важное значение. Здесь утром дежурные встречали командира части, докладывали ему о том, как прошла ночь, и тут же, накоротке, командование части решало, чем заниматься им в течение дня. А для офицеров управления этот асфальтовый пятачок также был настоящим знаковым местом, поскольку именно здесь часто решалась офицерская судьба и прямо отсюда шёл прямой путь к повышению по службе, по должности или к направлению на учёбу в академию. Очередной кандидат на повышение или на учёбу в академии, заручившись поддержкой своего «направленца», как правило, начальника какой—либо службы, как бы, между прочим, начинал периодически появляться на пятачке за несколько минут до появления там командира бригады. В паузе после доклада дежурного и обмена мнениями с замами, выдвиженец оказывался на глазах у командира. Естественно, завязывался разговор «за жизнь», который заканчивался риторическим вопросом к ближайшему окружению: — А не пора ли нам ему звание присвоить (назначить на должность, послать на учебу, перевести в желаемое место и т.п.)? Окружение согласно принятому ритуалу, начинало энергично поддакивать и одобрительно кивать головами. Командир, как правило, соглашался с их мнением, и тут же давал команду строевику оформлять соответствующие документы. Дельце обделано, как говаривала в свое время мачеха Золушки. Было в городке еще одно знаковое место. Знаменитая «баня для избранных», про которую ходили слухи не только в бригаде, но и в политотделе спецчастей и частей окружного подчинения. Предназначалось «заведение» исключительно для «VIP» персон: командира бригады с замами, а также для наиболее приближенных и доверенных лиц. В этой бане в непринуждённой обстановке командир бригады и его окружение часто определяли кому быть лучшим дивизионом и лучшей батарей бригады, решали вопросы назначения на должность или отправки на учёбу в академии, и еще многое из того, что было не ведомо «простым смертным». За березовым веником у шайки горячей воды решалась судьба многих и многих людей бригады… Цвет небесный, синий цвет Полюбил я с малых лет… Н. Бараташвили «Вражеский» цвет Начальник штаба бригады носил оригинальную «цветную» фамилию — Краснобрыжий. Она, эта фамилия, самым непосредственным образом влияла на отношение начальника штаба к… цвету! И особенно ненавистен был ему синий цвет. Да—да, обыкновенный синий цвет! Когда Краснобрыжий появлялся в казарме, то сразу начинал присматриваться к цветовой гамме стендов наглядной агитации. Ему бы вникнуть в содержание, а он — всё внимание цвету шрифта. И если это был синий цвет, то он начинал громко возмущаться: — Товарищи офицеры! Вы военные карты чертили? — Чертили, — утвердительно отвечали мы, — но причем тут карты? — А при том, — начинал объяснять Краснобрыжий, — синим цветом на картах всегда обозначаются враги! А наши — всегда красные. А раз так, то надо всю вашу наглядную агитацию… переделать! Обычно, после такого вердикта начальника штаба офицеры выпадали в осадок. Хорошо, что на цветовые пристрастия начальника штаба ни командир бригады, ни замполит никак не реагировали. А то бы пришлось переделывать заново всю наглядную агитацию в казарме: у нашего художника синий цвет был любимым. Цвет небесный, синий цвет… Наш Галилей Эйнштейн назвал Галилея «отцом современной науки». Если Галилео Галилей и был отцом науки, то зампотылу бригады полковник Сидорович был отцом армейского дачного строительства. Это сейчас, дача у полковника или генерала, дело совершенно привычное. А в семидесятые годы прошлого века командиры и начальники делали только первые робкие попытки приобщиться к дачному строительству. Неизвестно, старшие начальники в округе подсказали, или по собственной инициативе, но приобрел полковник Сидорович землю под дачу. Приступая к реализации своего плана, взял он себе в компаньоны начальника медицинской службы бригады майора Зайцева. Дело в том, что в медслужбе имелся санитарный микроавтобус, использование которого находилось всецело во власти начмеда. На этом автобусе можно было перевозить не только стройматериалы, но и «рабочую силу», в качестве которой предполагалось конспиративно использовать курсантов, якобы находящихся на излечении в санчасти. Естественно, стройка требовала постоянного присутствия начмеда, он основательно запустил службу, перекладывая свои обязанности на начальника медицинского пункта капитана Вологушкина. Тот, естественно, выражал своё недовольство, но пока терпел. Но тут вмешались женщины, служащие медицинской службы. Они стали, в привычной для них манере, подбивать капитана Вологушкина на открытое противостояние с начальником медицинской службы. Майор Зайцев, естественно, обратился за помощью к своему компаньону, а тот, в свою очередь, к «врагу профсоюзов» подполковнику Кокоше. «Карающий меч ППР», получив сфабрикованный начмедом компромат капитана Вологушкина, не разобрался, а может, понял, что к чему, но был в доле, начал прессинг капитана в своей традиционной манере. Строительство дач уже завершалось, когда Вологушкин, доведенный прессингом Кокоши до отчаяния, нанес ощутимый удар дачникам & К°, обратившись с жалобой в управление Московского округа ПВО. А поскольку у Кокоши там было много «доброжелателей», начались разборки с далеко идущими последствиями. В итоге, рассмотрение персональных дел на партийных комиссиях. Начмеда — на бригадной комиссии, персональное дело Сидоровича, в силу его начальствующего положения, рассматривали на партийной комиссии Московского округа ПВО. Вышел с заседания парткомиссии округа, словно Галилей после суда инквизиции, ему только что ему объявили строгий выговор с занесением. Его лицо было красным и покрыто испариной. В первые несколько мгновений всем показалось, что он морально разбит и потерян, но только в первые несколько мгновений. Сделав несколько шагов, он вдруг остановился и, назидательно подняв вверх указательный палец, негромко сказал: — А дача—то, стоит!!! — И на его лице появилась загадочная улыбка… Дом, где закаляются сердца Несмотря на то, что холостяки и бесквартирные жили в гостинице, по удобствам она мало соответствовала своему названию. Заведовала гостиницей служащая Советской Армии Анна Митрофановна Клушина. У Клушиной была дочь, которую она мечтала выдать за военного. А поскольку все, кто прибывал служить в часть, начинали с гостиницы—общежития, Анна Митрофановна, как будущая тёща, могла детально присмотреться к кандидатам в зятья. Приглянулся ей некий замполит роты лейтенант Лотник. Высокий, спортивный, самостоятельный, с высшим образованием. Просто суперлейтенант! Клушина показала она ему свою дочку, но «невеста» не произвела на суперлейтенанта никакого впечатления, и к тому же, брак в планы лейтенанта Лотника не входил. По крайней мере, в ближайшие лет эдак пять. С этого момента отношения между Лотником и Клушиной испортились. Особенно они обострились после того, как в гости к Лотнику зачастили подруги со стороны, одна другой краше. Тогда Клушина решила взяться за «моральный облик» обитателя, вверенного ей «объекта», и начала с критики порядка в холостяцкой комнате. А в качестве «эксперта» по вопросам морали она пригласила своего приятеля, начальник штаба бригады подполковника Краснобрыжего. Враг «синих» Краснобрыжий попытался урезонить лейтенанта. Но не тут—то было! Помимо того, что любимым цветом замполита Лотника бы синий, он знал ещё и положения Конституции СССР, гарантирующие право на неприкосновенность жилища. Клушина с Краснобрыжим получили хороший словесный отлуп, свидетелем которого стали холостяки общаги. Кроме того, Лотник нанёс ревнителям морали ответный удар. На ближайшем партийном собрании управления, он выступил с сообщением на тему «Реальные грани заботы о быте холостяков» и подверг острой критике состояние гостиницы бригады, за которую всецело несла ответственность коммунист А.М. Клушина. Надо отметить, что приведенные в выступлении факты, во многом соответствовали действительности. Комнаты в гостинице давно не ремонтировались, а уборка в них проводилась от случая к случаю. Все наши попытки обратить внимание уборщиц на грязь, оказывались бесполезными. Зимой в комнатах было холодно, повешенная на вешалку мокрая шинель, могла запросто примерзнуть к стене. Мы даже прозвали нашу гостиницу «домом, где закаляются сердца». Особые нарекания вызывал санузел второго этажа, где жили офицеры холостяки. Он постоянно не работал и был обиталищем для домовых мышей. Объявляя очередной ремонт санузла, Клушина приказывала посланному к ней солдату из хозвзвода... заколотить дверь в санузел здоровенными гвоздями! Шло время, но ремонт не делался. И тогда, в отчаянии мы взламывали многострадальную дверь. Называлось это действо «свершить акт вандализма». Единственным «вкладом» Клушиной в быт постояльцев было создание, так называемой «русской горницы». Суть её заключалась в том, что в комнате дежурной по гостинице хранился запас съестных припасов, предварительно закупленных на деньги холостяков. Услугами «горницы» мог воспользоваться любой припозднившийся по служебным делам, и опоздавший на ужин в столовую, житель гостиницы. Идея сама по себе была неплохой, но к моему приходу она заглохла, поскольку деньги холостяки сдавали, а поесть было… нечего! Лейтенант Лотник поведал об этих фактах на партийном собрании управления. А чтобы сказанное им на собрании стало достоянием также всех жителей городка, он записал своё выступление на магнитофон «Юпитер», выставил звуковую колонку в раскрытое окно комнаты и в обеденный перерыв начал трансляцию на весь городок... Это походило на сообщение ТАСС. Идущие на обед офицеры и гражданский люд, останавливались напротив «рупора правды», и с нескрываемым любопытством внимали услышанному. Вся общага покатывались со смеху! Для коммуниста Клушиной это было серьезным ударом. И ведь не подкопаешься: гласность по существу. ■ Текст © А.С. Лебедев (RevALation) ■ Литературная обработка © Е.Э. Занин
Admin: А.С. Лебедев Вылетая из гнезда «Кедровки»… Забавная история одной учебкиЛёшка—нудист В соседнюю часть пришел служить двухгодичник Алексей Дворянкин, выпускник одного из московских вузов. Парень — сугубо гражданский, небольшого роста, в очках. Попав в среду холостяков, Леша попытался перенять их вольготный образ жизни. Однажды летним вечером несколько холостяков, включая Игоря Шеремета, Леонтьева и самого Дворянкина, вдоволь накупавшись в пруду, решили завершить день легкой выпивкой. В процессе возлияния у них завязался спор: а слабо ли пройти от пруда до своей комнаты в общежитии… голышом, то есть совершенно обнаженным. Выигравшему — бутылка коньяку. Споря, Дворянкин распалился, и принял пари… На часах было около десяти вечера, когда Алексей, сняв плавки, пошел в гостиницу. Давясь от смеха, на расстоянии примерно метров двадцати, сзади шла остальная компания холостяков. К счастью, в жилом городке в это время было уже безлюдно, и на пути от пруда до гостиницы—общежития Дворянкину никто не встретился. Подойдя к входной стеклянной двери, Алексей открыл её и тихо вошел внутрь. За столом в фойе гостиницы сидела дежурная—администратор и склонив голову, читала что—то интересное. Машинально подняв голову и увидев перед собой совершенно голого мужика, она подпрыгнула, словно ужаленная. — Добрый вечер! — вежливо сказал ей Лёша Дворянкин, вертя на указательном пальце свои мокрые плавки. Дежурная пулей выскочила из—за стола и спряталась в «русской горнице». А Алексей, как ни в чем не бывало, проследовал на второй этаж, в свою комнату… На другой день весь городок гудел, словно улей, обсуждая произошедшее. Мужики смеялись, женщины возмущались, а благожелатели, как водится, проинформировали представителя «заинтересованных» органов. В то время, о котором я рассказываю, в СССР уже не редкостью были различные инакомыслящие, периодически выступающие с различными акциями протеста. Потому выигравший пари Дворянкин, еще даже приз не успел получить, как его пригласили на беседу к офицеру особого отдела. Аналогичные приглашения получили и другие члены компании холостяков, включая и соседа Дворянкина по комнате. Бесшабашная выходка Алексея грозила перерасти в… акт протеста советских нудистов. Причем, не где—нибудь в мутной среде диссидентов, а в стройных рядах Советской Армии! Конечно, Дворянкин струхнул совершенно не на шутку, когда осознал, что ему «шьют политику». Нам не удалось узнать всех деталей той беседы с особистом, но вернулся от него Алексей в весьма подавленном состоянии. И беспокоился он не только за себя, а и за своих родных. Его мать скоро должна была ехать в зарубежную командировку к берегам туманного Альбиона. И «акт протеста», учинённый её неразумным сыном, мог нарушить все её планы. Кроме того, Алексея стал допекать и бывший командир новопетровской школы, а ныне «полковник не у дел» Напреев. Подойдет в столовой к столу, за которым завтракает, обедает или ужинает Дворянкин, уставиться в упор на него, словно баран на новые ворота, а потом громко, на всю столовую, спрашивает: — Это ты что ли, по городку голым ходил? А у «нудиста» от такого вопроса, каждый раз горле застревает пища. Так продолжалось где—то с месяц. А потом Алексей Дворянкин куда—то исчез, и вскоре про него все забыли. Комдив Перов Командиру первого дивизиона подполковнику Перову очень не повезло. Еще вчера он был командиром отдельной элитной части. И какой части! Школы младших специалистов, готовившей сержантов для 1—й отдельной зенитной ракетной армии особого назначения, расположенной в центре города славного города Загорска. А сегодня он — всего лишь командир подразделения в части, дислоцирующейся вблизи зачуханной деревни Толбино. Некоторые из его бывших подчиненных не решились променять город на деревню, и остались в Загорске. А те, что последовали за командиром, оставили в Загорске свои семьи, надеясь на изменения к лучшему. Им, сбежавшим ещё по молодости из боевых полков первой армии и на долгие годы окопавшимся в учебке, было страшно вернуться в те отнюдь не комфортные условия, о которых остались неприятные воспоминания. Конечно, это обстоятельство создавало немалые трудности для командира первого дивизиона, задача которого состояла в обустройстве его отдельной бывшей части, а ныне — дивизиона в составе учебной бригады, и подготовке дивизиона к новому учебному году. В то время как второй дивизион, высадивший свой «десант» на новом месте дислокации своей части ещё весной и занял лучшие на территории базы казармы и самые перспективные должности в штате бригады, «старички» из Загорска, «пропев лето красное», объявились в Толбине лишь осенью. Это стало главной причиной двухлетнего отставания дивизиона подполковника Перова от лидеров. Комдив Перов, остро чувствуя свою ущербность своей судьбы, часто слонялся «с инспекцией» по территории городка и между казармами, при этом обычно заглядывал и на и на помойку. Поковырявшись в мусоре, он всегда нём находил, что—то радующее его глаз и греющее его душу. С своей «ценной» находкой он, как правило, шёл в нашу казарму. Строил всю батарею и начинал общаться с «народом» по душам. — Вот — говорил он, показывая, к примеру, на найденную им на помойке дощечку — что это такое? И тут же сам себе отвечал: — Вроде бы — х…ня. А если приглядеться повнимательней, это можно использовать, как полочку. А вы это добро на помойку выкидываете. Нехорошо! Жена подполковника Перова подрабатывала уборщицей в средней школе. Он стыдился этого, но, тем не менее, вместо неё часто тайно ходил по вечерам мыть полы в школе. Для нас это было более чем странно. И когда однажды мы с комбатом застукали его за этим делом, он очень потом переживал. Надо сказать, что командование бригады не любило подполковника Перова, и вскоре предложило ему уволиться на пенсию. Я гулял на его проводах и видел ту степень неприязни, которую испытывали бригадные начальники по отношению к нему. Это понимал и Перов, который, изрядно захмелев (или имитируя подобное состояние), сказал об этом во время очередного тоста. После тоста командир бригады с замполитом покинули застолье, которое продолжилось уже только в составе офицеров дивизиона. Мы с комбатом не входили в число его любимцев, но, тем не менее, всё—таки уважили старика. Принцип партийности Только мы переоборудовали бывшее технологическое здание 2Б бывшей технической базы С—25 в учебный корпус, только завезли мебель и начали проводить там занятия, как с проверкой во учебный взвод к лейтенанту Попкову нагрянул начальник политотдела бригады Кокоша. Несмотря на все старания, приложенные руководителем занятий, начальник политотдела остался недоволен, и на «разборе полётов» огласил свой «приговор»: — Вот, лейтенант, ты сейчас выведешь отсюда своих курсантов и можно смело заводить сюда новобранцев из американского Вест-Пойнта. И проводить занятие на тему: «Как прорвать и уничтожить советскую систему ПВО». — Да Вы, что! — недоуменно воскликнул Попков. — А то, лейтенант! — завёлся Кокоша — Если бы ты над классной доской повесил плакат с изречением Ленина, типа «Учиться военному делу настоящим образом!», то американцам здесь делать нечего. И потом. Вот ты тут объяснял ТТХ нашей авиации. Скорость, высота, полезная нагрузка — это все конечно, хорошо. Но главного ты ведь не сказал! — А что еще главнее? — недоумевал командир взвода. — А то, — завёлся еще больше Кокоша — что ты должен был сказать, что советский истребитель, это не просто металл и приборы. Это в первую очередь — советский человек, коммунист, который управляя сложной машиной, придуманной советскими авиаконструкторами и сделанной советскими рабочими, во что бы то ни стало, выполнит поставленную командованием задачу и уничтожит ненавистного врага! Теперь понял? Взводный Попков только раскрыл рот от удивления. — То—то же! — подвёл итог разговору начальник политотдела — А называется это — принцип партийности в обучении. На первый раз ставлю оценку неудовлетворительно. А приду в следующий раз и не увижу партийных плакатов — получишь взыскание, и рассмотрим тебя в персональном порядке. Работай, лейтенант! Если он… не хочет Служил у нас замполитом второго дивизиона майор Вахтин. Был он уже в возрасте и о служебных перспективах не помышлял. Размеренная и налаженная жизнь второго дивизиона позволяла ему после трудового дня расслабиться. Неподалеку от Толбино, у железнодорожного переезда, находился знаменитый продуктовый магазин управления ДСР (дорожно—строительных работ). В этом магазине всегда продавалась выпивка, причём, не только дорожникам, но и всем желающим. В связи с этим, этот магазинчик стал для майора Вахтина таким же обжитым местом, как ленкомната для замполита. И стал он бывать в магазинчике почти каждый день. Жена у Вахтина была очень ревнивая. Потому частые отлучки мужа после работы в магазин, она почему—то расценила, как появление у него… любовницы! А поскольку изрядная доза спиртного отрицательно влияла на потенцию мужа, то её подозрение вполне находило свое подтверждение. Несколько раз жена Вахтина обращалась с жалобами на мужа в наш политотдел. После беседы с начальником, который был всегда на стороне своих подчиненных, Вахтин устраивал дома очередные «разборки» и все оставалось по—прежнему. А жена продолжала ревновать Вахтина и обвинять его в неверности. Видя, что Кокоша не может исправить положение, она решилась обратиться в инстанцию покруче. И как—то на очередном совещании начальник политотдела посетовал: — С дисциплиной дел невпроворот в бригаде, а тут еще приходиться с жалобами ваших жён разбираться! И Кокоша рассказал нам о том, что жена Вахтина обратилась с письменной жалобой на своего мужа к Члену Военного Совета — начальнику политуправления Московского округа ПВО генерал—лейтенанту Пономареву. Вызвав Вахтина, Кокоша попросил его разобраться с женой самостоятельно, поскольку он уже «не мальчик». Вскоре, возвращаясь домой после очередного посещения «любовницы», она же — магазинчик ДСР, хорошо подшофе, он на пороге своего дома увидел жену, опять встречавшую его упреками в неверности и в нежелании исполнять свой супружеский долг. Доведенный до отчаяния очередным приступом ревности супруги, он не выдержал. Зашел в туалет и, словно герой пьесы «Бесприданница» воскликнул: «Так не доставайся же ты никому!» После этого, он взял бутылку соляной кислоты, предназначавшейся для чистки унитаза, спустил штаны и плеснул гремучей жидкостью на орган, непосредственным образом причастный к измене! И тут же взвыл от нестерпимой боли. Обеспокоенная супруга со всех ног бросилась мужу на помощь. Срочно был вызван бригадный врач, который принял решение немешкая вести невинно оклеветанного и из—за этого пострадавшего в Подольский окружной госпиталь. К дому подогнали санитарную машину, и с трудом втиснув распухший орган в штаны, Вахтина увезли в госпиталь. Пока «членовредитель» находился на лечении, супруга резко изменилась и на каждом углу принародно корила себя за несправедливые упреки в адрес мужа. Но, поскольку «машина» была уже запущена, вскоре последовал ответ из Москвы, ставший для нее настоящим ударом ниже пояса. Начальник политуправления округа по—настоящему сделал всё, чтобы помочь супруге неверного замполита, он принял решение отправить служить её неверного мужа из Подмосковья в районы крайнего севера. «…Где ему будет весьма затруднительно найти женщину на стороне. Именно там, в суровых условиях Заполярья, ваша семья обретет прежний мир, спокойствие и полное взаимопонимание» — написано было в ответе начальника политуправления округа ревнивой супруге. ■ Текст © А.С. Лебедев (RevALation) ■ Литературная обработка © Е.Э. Занин
Admin: А.С. Лебедев Вылетая из гнезда «Кедровки»… Забавная история одной учебкиУвидеть Москву и… зарыдать Каждый курсант за время обучения в бригаде обязан был побывать в Москве и увидеть основные достопримечательности столицы. Таково было неукоснительное требование начальника политотдела подполковника Кокоши. Раньше мы возили в Москву только небольшие группы отличников. Хлопот они нам не доставляли, но возить в Москву всех подряд — дело совершенно неблагодарное. Того и гляди, как бы кто—нибудь не отстал от группы и не потерялся, или не получил замечание от патруля за нарушение формы одежды. Чтобы этого не случилось, командиры взводов отработали схему такого «культпохода». Они заказывали в подольском турбюро экскурсионный «Икарус», который доставлял разом весь взвод до места назначения, ждал, сколько нужно, а затем привозил всех обратно. Кроме того, наиболее грамотным курсантам из числа москвичей, как правило, с высшим образованием, ставилась задача подготовиться и выступить в роли нештатных экскурсоводов. И надо отдать им должное — получалось у них не хуже, чем у профессиональных гидов. Однажды командир пятого взвода капитан Подлесный обратился ко мне с просьбой составить ему компанию во время одного из таких «культпоходов». Я согласился. День у нас прошел традиционно — бойцы побывали на Красной площади, погуляли по Александровскому саду, заглянули в Кремль, где осмотрели Царь—пушку и Царь—колокол. По дороге в часть взвод дружно галдел, обмениваясь впечатлениями. Неожиданно наше внимание привлекли двое курсантов, с восхищением рассматривающие какой—то цветной картонный квадратик. — Что это у вас?— полюбопытствовал у них капитан Подлесный. Солдаты протянули командиру фотокарточку мгновенной проявки «Полароид». В то время такие фотоаппараты у нас в стране были очень большой редкостью. На снимке были запечатлены двое наших смущенных курсантов в обнимку с двумя улыбающимися черноволосыми женщинами зрелого возраста. — Это ж кто такие? — поинтересовался у курсантов я. — Да мы и сами не поняли, — начал рассказывать один из курсантов, — стоим у Царь—пушки, восхищаемся калибром. Подходят к нам две женщины—иностранки и просят нас «щелкнуть» их на фоне пушки. Что здесь такого? Правда, дали такой фотоаппарат, который мы никогда раньше не видели. Показали, куда нажимать. И все. Только я нажал спуск, а цветная фотка уже тут как тут! Чудеса! — Потом эти женщины стали рядом, — продолжал рассказ курсант, — обняли нас, и попросили стоящего рядом мужика нас сфотографировать. Отдавая нам фотку, сказали по—русски: «Это — подарок из Мексики». — Теперь память будет — завершил рассказ курсант. — Неплохая штука, — подумал я про «Полароид», и откинулся на сидение, в надежде поспать, пока будем ехать до части… Вот и наш городок. И нас даже встречают — КПП взад—вперед ходит чем—то озабоченный старшина батареи прапорщик Ананьев. Пока взвод выходил из автобуса и строился в колонну, старшина подошёл ко мне и серьезным голосом доложил: — Товарищ капитан, курсантов П. и Н. срочно требует к себе в особый отдел майор Скалабан. Мы с Подлесным переглянулись. Особист вызывал к себе на беседу курсантов, оставивших свои лики на цветной картонке, вынутой из «Полароида». Нужно отдать должное заинтересованным лицам в скорости передачи информации! На другой день в особый отдел уже вызывали меня. В кабинете на рабочем столе уполномоченного особого отдела КГБ СССР (так правильно называлась его должность) лежала уже известная всем фотокарточка. — Ну, что будем делать? — глубокомысленно спросил меня майор. — А что тут такого? — удивился я, — на фотокарточке парни выглядят прилично. — Близоруко рассуждаешь, — сказал Скалабан, — повнимательней вглядись в фотографию. Видишь? — ??? — Ну, тогда смотри. Иностранки и твои курсанты стоят на фоне желтой стены. А в этой стене есть маленькое зарешеченное окошко. Как тюремное. Улавливаешь нить? — ??? — Да, такую фотографию можно поместить во все буржуазные газеты! И подписать: «СССР — тюрьма народов». А твои курсанты — тюремщики! Теперь понял? Да, в отсутствии больной фантазии нашему особисту отказать было трудно! — Ну и что, теперь? — поинтересовался я. — А вот что: готовь батарейное комсомольское собрание, на котором будем обсуждать проступки твоих подчиненных. Чтобы другим неповадно было фотографироваться с иностранцами. Я выступлю с информацией. Ни я, ни мои подчиненные офицеры и прапорщики не могли понять, в чем же заключался проступок этих двух солдат. Да, приказ о соблюдении режима секретности запрещал военнослужащему вступать в контакт с представителями иностранных государств, но в данном случае это был полный абсурд. В назначенный час началось собрание. Главным информатором и главным обвинителем на собрании был майор Скалабан. Начав с «происков империализма», он перешел к обстановке в нашей бригаде и затем — в батарее. Комсомольцы сидели, втянув головы в плечи. «Нарушителям» объявили по выговору «за утрату бдительности». Они еле сдерживали рыдания. И когда в конце собрания им дали последнее слово, у одного из солдат оно прозвучало надрывным криком: — Товарищи комсомольцы, простите меня! Я вам клянусь, что больше никогда в жизни в эту Москву не приеду!!! Тревога? В отличие от всех остальных частей ПВО, в нашей части давно уже отсутствовал такой атрибут, как сигнал звуковой сирены. Произошло это после расформирования базы. А когда на ее месте была образована учебная часть, надобность в сирене и вовсе отпала. Ревун отключили. Но однажды летним субботним вечером произошло необычное: сирена… завыла. Причем, не тремя короткими гудками, означавшими проверку сигнала, а как в старые добрые времена холодной войны. Прошло несколько минут, но сирена не умолкала. Залаяли собаки. В окрестных деревнях, предчувствуя недоброе, стали креститься старухи. Отставники вспомнили карибский кризис. Продавцы военторга начали пересчитывать мыло, соль и спички. А командир бригады уже обрывал телефон, пытаясь прояснить обстановку у дежурного по бригаде и у оперативного дежурного по Московскому округу ПВО. Но в этот воскресный погожий вечер, похоже, никто о войне не помышлял. Между тем, сирена продолжала выть уже минут пятнадцать. Подчиняясь какой—то неведомой силе военные, их жёны и ребятишки стали выбегать из домов и инстинктивно потянулись к самому высокому зданию в городке — стандартной водонапорной башне из красного кирпича, на которой, на высоте примерно пятнадцати метров от земли, и был установлен тот самый ревун. Сюда же сбежались и все собаки в городке. Но ответа на вопрос, кто же посмел включить этот «тревожный набат» в нашей «тихой заводи» не было. Когда возле башни собралась огромная толпа, включая собак и командира части с заместителями, кто—то случайно обратил внимание на то, что с самого верха башни на ревун падает струйка воды! Стало понятно, что она и замкнула электрическую цепь, включив сирену! Указав пальцем на источник звука и с трудом перекрывая криком вой сирены, командир бригады бросил в толпу клич: — Братцы! Тому, кто её вырубит объявлю благодарность и дам отгул! Вызвался молодой прапорщик из службы тыла. Ему тут же вручили невесть откуда взявшийся топор. И смельчак ринулся на башню, словно альпинист в гору. Теперь все взоры устремились к отважному герою, который рискуя собой, ступенька за ступенькой, поднимался к намеченной цели, цепляясь за ржавые расшатанные скобы. Можно было только догадываться о количестве децибел «атакующих» его уши. И вот он, наконец, у цели. Схватившись за скобу левой рукой, он начал остервенело кромсать топором ревун, держа его в правой руке. При этом он что—то кричал. Есть! Сирена смолкла, и уже, наверно, навсегда. Военно—гражданская толпа, собравшаяся внизу, издала рев одобрения. Прапорщик бросил к ногам командира бригады исковерканный ревун, словно это был штандарт поверженного в бою врага. Довольная толпа, от мала до велика, стала расходиться по домам. Мирная жизнь в городке продолжалась... Спасибо Пельше С каждым годом население жилого городка увеличивалось. Старая школа уже не могла вместить в себя всех ребятишек, что вызывало законные нарекания у жителей городка. Не решала проблем и школа в поселке Львовский, куда приходилось возить из городка старшеклассников. Наконец, было принято решение о строительстве в гарнизоне новой средней школы. Местом для «храма знаний» избрали пустырь между бетонным забором, огораживающим строевой плац, и стрельбищем. Строительство школы началось хорошими темпами. Но вскоре, военные строители поостыли, и сроки сдачи объекта стали отодвигаться все дальше и дальше. А потом стройка и вовсе встала. Между тем, число детей школьного возраста стремительно увеличивалось. Наш бригадный автобус уже не успевал возить несколько смен школьников на «Львовку». Что касается школы, имеющейся в городке, то там уже давно были превышены все гигиенические нормы по количеству учеников на квадратный метр площади. А что же военные строители? Они продолжали кормить народ обещаниями, и в который раз переносили срок открытия долгожданной школы, несмотря на приближение очередного учебного года. И тут не выдержал директор старой (и будущей новой) школы. Как только наступили летние каникулы, он обратился с официальным письмом—жалобой к самому Председателю партийного контроля при ЦК КПСС, члену Политбюро Арвиду Яновичу Пельше. Ответ не заставил себя ждать. Управление строительных войск Московского округа ПВО получило хороший нагоняй и конкретную задачу: завершить строительство и сдать школу к началу нового учебного года. В срочном порядке в Толбино были направлены дополнительные подразделения стройбата, техника и стройматериалы. Средняя школа в одночасье превратилась в ударную стройку. По периметру вокруг объекта были установлены прожектора, чтобы работа не прекращалась и в ночное время. Привлекли и курсантов нашей бригады: они были на подхвате и убирали строительный мусор. Но в течение последнего месяца перед сдачей школы главной ударной силой стал… наш бригадный духовой оркестр, который по приказу Кокоши для поднятия морального духа военных строителей по ночам исполнял марши, вальсы и другие зажигательные мелодии. Дачники и деревенские жители удивленно качали головами: «Хорошо живут военные: не устают за день и еще по ночам развлекаются!» 1 сентября 1981 года наша средняя школа приняла первых учеников. Спасибо Вам, дорогой Арвид Янович! Об этой школе в конце вновь заговорили в 90—х . Дело в том, что некое предприятие «Цветмет» (военный завод по производству артиллерийских боеприпасов), находящееся неподалеку от станции Львовская, не придумало ничего лучше, как произвести захоронение имеющих повышенный радиоактивный фон отходов на пустыре неподалеку от школы! Опять пришлось директору школы взяться за перо. К сожалению, ни Пельше, ни Комиссии партийного контроля уже не существовало. Как, впрочем, и великой страны — СССР. Потому директор обратился к пресс, написав письмо в газету «Комсомольская правда». Чем все там закончилось, я уже не знаю… НАТОвский автомобиль Сегодня каждый может стать владельцем автомобиля, были бы деньги. Но в то время этого было недостаточно. Иномарки в страну не завозили, а на отечественные машины нужно было отстоять несколько лет в очереди. У военных было еще сложнее. Офицер, как правило, на одном месте долго не служил, а переезжал из гарнизона в гарнизон, в каждом из которых имелась своя очередь на машины. И приходилось каждый раз вновь становиться в очередь. Кроме того, существовали свои и вышестоящие начальники, которые норовили приобрести заветный автомобиль вне очереди. Молодые офицеры бригады в основной массе были «безлошадными». Исключения составляли те, кто ездил на отцовских машинах. Но таких счастливчиков можно было пересчитать по пальцам. Остальная молодежь о личных машинах и не помышляла. Пришел служить в нашу бригаду мой однокашник по училищу старший лейтенант Лешка Слончаков. За три года службы после училища он уже успел и жениться и развестись. А к нам приехал уже с новой женой. А как приехал, так и стал в очередь на «Жигули». Через несколько лет, когда мы стали уже капитанами, подошла Слончакову очередь покупать машину. Об этом его известили из Военторга Московского округа ПВО, куда необходимо было приехать, чтобы оформить соответствующие документы. Но радость Лешки была преждевременной, поскольку машина была не ВАЗ, а «Москвич», который не пользовался спросом у народа. Вообще—то, на окружном автомобильном складе «Жигулей» было достаточно. Но полковников в управлении округа было еще больше. И все они тоже хотели купить «Жигули». Короче, Лёшкина машина ушла «налево», а чтобы продвинуть очередь, решили Слончакову всучить «Москвич». Лёшка, конечно, отказался. И тогда из округа было спущено указание Кокоше: поставить на место «зарвавшегося» капитана, используя для этого все методы и средства. Прибыв на совещание к начальнику политотдела, политработники бригады услышали следующее: — Товарищи замполиты! Ваш нелегкий труд по достоинству оценивается вышестоящим командованием. Вот и на этот раз один из вас должен пополнить ряды автовладельцев. Капитану Слончакову пришла очередь покупать автомобиль. Поздравляю Вас! Услыхав свою фамилию, Лешка встал. — Я стоял в очередь на «Жигули», а мне втюривают «Москвич». Мне такая машина не нужна! Кокоша был готов к подобному ответу, но прикидываясь дураком, это был его тактический прием, возразил: — Хм, хорошая, добротная и выносливая машина, которая делается на столичном автозаводе, имеющем свою славную историю. И которая неплохо зарекомендовала себя на бескрайних просторах нашей страны. Не то, что малопрочные «Жигули», эти «консервные банки». Что, «Запорожец» лучше?» — ехидно спросил знаток отечественного автопрома. — Нет, но я стоял в очередь на «ВАЗ», и другая модель меня не устраивает — твердо стоял на своем Лёшка. Кокоша хотел привлечь нас к осуждению коллеги, но мы молчали. Тогда наш начальник применил свой очередной оригинальнейший посыл: — А ведь я понимаю, почему вы хотите «Жигули», — зловеще начал он, — Что это за модель? — обратился он ко всем собравшимся. И сам тут же ответил: — «Жигули» — это то же самое, что и «Фиат»! Идем дальше. «Фиат» — итальянская машина. А страна Италия — член Североатлантического блока НАТО. Вот и выходит, что заместитель командира роты по политической части коммунист капитан Слончаков желает приобрести НАТОвский автомобиль! Ясно вам? — закончил шеф. В политотделе наступила гнетущая пауза, после которой, начальник политотдела объявил своему подчинённому ультиматум: — Отправляйтесь в округ и берите свой «Москвич», иначе не получите ничего! На этом совещание закончилось. Но Слончаков стал добиваться справедливости и поехал в Политуправление округа. Там закрутилось расследование, в ходе которого установили, что Лёшкина машина действительно была отдана некоему полковнику из службы тыла. Через некоторое время справедливость была восстановлена и Лешка стал обладателем заветного ВАЗа. Но, как известно, такие вещи не проходят безнаказанно. Кокоша получил из «центра» новое указание — взять «борца за справедливость» под «колпак». И пока наш Леха накручивал километры на подольских дорогах, он стал объектом пристального внимания. Случай не заставил себя долго ждать. После очередной подписки на газеты и журналы, бригаду облетело «сенсационное» известие: замполит батареи капитан Слончаков собрал деньги с подчиненных на подписку интересных журналов, а сам уносит их себе домой. Тем самым, обирая своих подчиненных! Возможно, что-то и соответствовало слухам. Но, в основном это был чистый заказ. Последовало партийное расследование, а за ним — партийное взыскание. Служебная карьера капитана Слончакова резко пошла вниз. А вскоре его перевели куда—то на Север. Прошло несколько лет. Начальник политотдела полковник Кокоша стал тестем. И вскоре, пользуясь своими возможностями, пробил своему зятю автомобиль. Какой, вы думаете, была марка машины? Правильно, «Жигули»! Автомобиль пригнали в автопарк бригады. Довольный Кокоша ходил вокруг новенького «ВАЗа» и потирал руки. Все, кто был в это время в автопарке, поздравляли его. И вдруг кто-то ляпнул: — Да… НАТОвский автомобиль… Кокоша вздрогнул, поперхнулся, но ничего не сказал в ответ... ■ Текст © А.С. Лебедев (RevALation) ■ Литературная обработка © Е.Э. Занин
Admin: А.С. Лебедев Вылетая из гнезда «Кедровки»… Забавная история одной учебкиС «чужого голоса» или За что пострадал «джентльмен удачи» Подполковник Абоимов в бригаде занимал должность энергетика и считался ветераном еще во времена существования армейской технической базы. Было у него прозвище «Джентельмен удачи». Получил его Абоимов за одну характерную особенность своей личности. Дело в том, что семейная жизнь не доставляла ему удовлетворения, которое он искал на стороне. Об этом, якобы знала жена, но не препятствовала мужу, сохраняя видимость прочного семейного союза. По вечерам Абоимов выезжал в Подольск, где посещал рестораны и продуктивно проводил время. За что и получил свое прозвище. Как и большинство советских людей того времени, «Джентельмен удачи» был страстным болельщиком хоккея. И однажды серьезно и несправедливо пострадал из—за своего увлечения. Об этом и рассказ. В сентябре 1981 года в Монреале проходил турнир по хоккею на Кубок Канады. Советская сборная, проигравшая только первую игру своему извечному противнику — сборной Чехословакии, уверенно шла к финалу. И кто станет обладателем Кубка Канады, мог решить только финальный матч турнира. Наконец, определились претенденты на «золото». Ими оказались сборные СССР и Канады. Две сборные команды готовились к решающей схватке, а две огромные страны готовились болеть и переживать за них. Финальный матч турнира проходил в Монреале в вечернее время. В Москве была уже глубокая ночь. Телевидение в ту пору по ночам не работало, а спутникового тогда еще просто не было. Болельщики нашей страны могли увидеть матч только на другой день и в записи. Ну, какой тут будет сон, когда не знаешь кто в матче кого и счёта забитым шайбам! И тут «Джентельмен удачи» решил прибегнуть к проверенному годами и надежному источнику информации — радиостанции «Голос Америки». Москва еще крепко спала, когда «вражеский голос» принес печальную для советских болельщиков новость — счёт матча 7:3 в пользу канадцев. Они выиграли Кубок Канады. Этой новостью подполковник Абоимов решил утром поделиться с офицерами бригады. Тем более что утренние газеты приходили к нам в часть лишь к обеду. Первым придя на «пятачок», он занял удобную позицию и стал всем сообщать услышанную им из первоисточника хоккейные новости. Ему даже и в голову не могло придти, что за это он вскоре серьезно пострадает… На экстренном совещании офицеров начальник политотдела бригады Кокоша обвинил Абоимова в… политической провокации против советского строя! Ошарашенный таким обвинением Абоимов не мог понять, в связи с чем ему предъявлено обвинение, ведь уже к обеду все прочитали в газетах о результате матча по хоккею в Монреале, которые совпадали счетом, переданным по радио из—за океана. В чём же «криминал»? — Он еще не понимает! — все больше выходил из себя Кокоша, — Разве не провокация — вещать коммунистам с «вражьего голоса». Новость ведь — хе—ро—ва—я! «Дело» подполковника Абоимова разбирали потом на партийном собрании офицеров управления и объявили ему партийное взыскание. Вот так вот. Народные мстители Таким прозвищем наш начальник политотдела удостаивал… военных пенсионеров, проживавших в военном городке. Пока человек нёс службу в армии, он Родине был нужен, а как выйдет человек в отставку — Родина тут же на него наплевала. И куда человеку, обделенному вниманием Родины, свою обиду и нерастраченные силы девать? Правильно — на тех, кто теперь в части рулит. И давай пенсионеры порядки бригадные критиковать, да сигналы наверх подавать. То магазин военторга плохо работает, то дороги плохие, то пропускной режим в городок излишне строг. Мало ли чего негативного могут найти людям, которым в принципе заняться нечем? Сигналы отставников шли наверх, в округ, а тамошние политотдельские щёлкоперы были только рады вставить очередную шпильку нашему «подольскому мечтателю». Поначалу Кокоша хорохорился и пропускал мимо ушей требования отставников. Но, получив из округа несколько раз по шапке, стал побаиваться «народных мстителей», и прислушиваться к их требованиям. Особую актуальность вызывали выборы в органы Советской власти. Демократия на марше В период подготовки и проведения выборов, Кокоша преображался и фонтанировал энергией. — За личный состав я не беспокоюсь, — говорил он, — агитация и пропаганда сделает свое дело. Командиры объявят о том, что всякое нарушение воинской дисциплины в день выборов будет расцениваться, как провокационный выпад против Советской власти. Политработники — настроят людей. Старшины — приведут людей. Одно меня заботит — не напакостят ли нам в день выборов народные мстители? Незадолго до выборов военные пенсионеры всегда выходили на «тропу войны» с политотделом, выдвигая требования различного характера. В основном, по социальной сфере. Кокоша старался своевременно реагировать на просьбы и требования, держа на примете основных зачинщиков и организаторов «смуты». Лично беседовал с ними, обещая разрешить проблемы. Про самых непробиваемых, докладывал в вышестоящий политотдел, упреждая возможные жалобы. В ночь перед выборами на всех перекрестках военного городка появились стрелочные указатели, указывающие место нахождение избирательного участка. Но настраивая людей и организуя, наши командиры и старшины несколько перестарались. Еще не было шести утра, а у Гарнизонного клуба уже собралась вся учебная бригада, жаждущая отдать свои голоса за нерушимый блок коммунистов и беспартийных. 6.00. Дверь клуба распахнулась и на крыльце появился «главный режиссёр» — полковник Кокоша. — Добро пожаловать! — сказал он и выборное действо началось. Но, увы, не совсем так, как надо. Настроенные старшинами проголосовать в числе первых, курсанты ринулись в клуб, словно революционные солдаты и матросы на штурм Зимнего дворца в памятную октябрьскую ночь 1917 года. С шумом и криками многонациональный людской поток понёсся в верх по лестнице, туда, где расположилась участковая избирательная комиссия и стояли урны для голосования. Комиссия состояла в основном из женщин, служащих Советской Армии. При виде разгоряченной солдатской массы, их приветливые лица исказились гримасой ужаса. А когда этот вихрь стал опрокидывать столы и стулья, топча кирзовыми сапогами документацию, канцелярские принадлежности, листы бумаги, женщины стали кричать. А снизу все напирали и напирали новые потоки людей, проинструктированные в числе первых отдать свои голоса. И казалось, что эту людскую массу уже ничем не остановить… — Стой, назад!!! — раздался вдруг истошный крик, перекрывший шум людского потока, — Назад! Я приказываю всем немедленно покинуть зал! Это крик принадлежал Кокоше, «главному режиссеру» пьесы про народную демократию. И толпа подчинилась комиссару. Народ, стуча каблуками, ринулся на выход. Женщины вылезли из «убежищ» и принялись спешно наводить порядок, расставлять столы и стулья, поднимать с пола бумаги и цветочные горшки. Между тем, стоя уже на крыльце перед клубом, Кокоша обратился к избирателям с просьбой вести себя спокойно и без суеты. «Второй акт» пьесы был тихим и размеренным, словно курсанты шли не на избирательный участок, а в Мавзолей Ленина. Проголосовав, военные избиратели разошлись по своим казармам. А политработники, собрались на крыльце, обсуждая бурное начало выборов. В это время подошел улыбающийся Кокоша: — Только что доложил наверх о том, что вся наша часть уже успешно отголосовала. Начало неплохое, в отличие от наших соседей, военных строителей. У них только что в столовой во время завтрака, один солдат другому чайником башку проломил! Первый — солдатский этап выборов — был успешно завершён. Начинался второй, не менее важный, — участие в выборах гражданских жителей городка. В соответствии с приказом начальника политотдела «Будить обывателей!», из автопарка вышла открытая грузовая машина с нашим бригадным оркестром «на борту». Машина останавливалась напротив каждого дома офицерского состава, а оркестр посвящал жителям одному или два зажигательному марша. Эти звуки могли и мёртвых на выборы разбудить. Утром следующего дня Кокоша обходил все казармы, заглядывал во все Ленинские комнаты. Он подходил к стендам «Политбюро ЦК КПСС» и внимательно всматривался в фотографии, при этом шевеля губами, как бы разговаривая с партийными боссами. Выходя из нашей ленинской комнаты, Кокоша нос к носу столкнулся со старшиной батареи прапорщиком Ананьевым. — Как? Порядок, товарищ полковник? — спросил его старшина. — Все хорошо, Ананьев. Проверил фотографии членов Политбюро, курсанты никому глаза не выкололи! Это ли не победа демократии? Про яйца Получив приказ срочно явиться на совещание к начальнику политотдела, по дороге я терялся в догадках относительно темы предстоящего разговора. Прибыв на совещание, увидел, что лицо шефа выражает какую—то особую озабоченность. —Товарищи политработники! Сегодня утром я случайно зашел в наш военторговский магазин. И что бы вы думали? Заведующая сообщила мне такое! — тут он прервался, как бы набирая в легкие побольше воздуха, и на выдохе закончил — В магазине скупили все яйца!!! В политотделе повисло молчание, мы не знали, как нам реагировать на эту новость. Шефа это просто взбесило: — Вы что, действительно не понимаете, о чём речь? Ответом опять было молчание. Тогда шеф задал наводящий вопрос: — Что делают отсталые слои населения накануне церковного праздника Пасхи? — Яйца красят! — сказал кто—то. — Вот!!! Наконец—то, дошло, — сказал начальник политотдела, — вот вам и вся наша атеистическая пропаганда! Вот так мы работаем с нашими подчиненными и членами их семей! — Мне кажется, вы слишком преувеличиваете — начал было майор Вахтин, который куда—то спешил. — Преувеличиваю? — мигом завелся Кокоша — Вы, майор Вахтин, не только не понимаете серьезности момента, но и являетесь провокатором! Теперь в политотделе повисла предгрозовая тишина. — Не понял? — произнёс майор Вахтин, уставившись на Кокошу. — У магазина стоит щит наглядной агитации «Решения съезда — в жизнь!» Ваша работа? — Да. Изготовили по вашему приказу и вчера установили. — Спасибо! — с иронией сказал Кокоша — Снять немедленно! — Не понял? — вновь произнёс Вахтин. — Да там же на весь стенд яйца!!! — почти выкрикнул разъяренный Кокоша. — Ну да, план пятилетки по производству яиц, — обиженно пояснил замполит дивизиона. — Попрошу не путать пятилетку с Пасхой. То от вас исполнительности не добьешься, а тут раз, — и к Пасхе яйца! Работнички! Кстати, капитан Гончаров! Вы что там за соревнования собрались проводить в Пасху? Тьфу! Прошу прощения, в выходной день? — «Бег в мешках» и «Кто донесёт яйцо? — резво ответил замполит батареи. — Ну и кто же и куда Ваше яйцо донесёт? — ехидно осведомился Кокоша. — Самый ловкий! — ответил Гончаров. — Ну—ну… И как же это будет происходить? — Солдаты возьмут в рот, — Кокоша при этих словах поперхнулся, — по алюминиевой ложке, на которые будут положены яйца. По команде все побегут к финишу. И тот, кто по пути яйцо не уронит, тот и победит. Всё очень просто — закончил Гончаров. — Просто, говорите? А битые яйца потом по какой статье сметы будем проводить? Культпросветной? В общем, так: ближайший День учебы политработника посвятим атеистической пропаганде. Буду из вас атеистов делать. Вы у меня эти яйца долго помнить будете, —завершил совещание начпо, «куриная» фамилия которого, тоже косвенно имела отношение к пресловутым яйцам… «Автокомандир» Продолжительная служба офицера в учебной части делала из него своеобразного рационализатора. Больше всех в этом преуспел капитан Виктор Дёмин из второго дивизиона. Свои теоретические разработки он начал еще в новопетровской школе сержантов. К моменту создания учебной бригады он уже создал целую систему, которую коротко назвал «Автокомандир». Суть системы заключалась в следующем. Поскольку обучение в сержантской школе расписано по дням и часам, то весь процесс можно довести до автоматизма. И что самое главное, это можно сделать без участия командира взвода — преподавателя. Заменить офицера должны были специальные разработки — инструкции. Причем, не только на каждый день обучения, но и на выходные, праздники и все случаи армейской жизни. Получалось что—то вроде «Ежедневной энциклопедии сержанта». Начальство отнеслось к «Автокомандиру» Дёмина отрицательно. Оно усмотрело в нём желание автора ни черта не делать, предоставив подчиненных самих себе. Когда я познакомился с Деминым, его идея первоначально захватила меня. К тому времени я уже привез в гостиницу раритетную немецкую пишущую машинку «Continental» и обзавелся «личным» писарем с высшим образованием — курсантом Сенаторовым. Он неплохо поднаторел в написании протоколов комсомольских собраний и планов ППР. Демин передал мне свои рукописи в виде огромного гроссбуха, при этом выразил надежду, что его труд найдет продолжателей. При этом он вежливо попросил, чтобы я везде указывал его авторство. И работа закипела. Но вскоре мой писарь, одновременно выполнявший и роль негласного рецензента, поделился со мной своими сомнениями относительно «научности» труда. И в качестве иллюстрации дал мне почитать несколько опусов. Создавалось впечатление, что автор, увлекшись процессом «творчества», совсем забыл и про поставленные цели и про конечный результат. Чего стоила, например, его разработка то ли по физической, то ли по медицинской подготовке, где он вознамерился дать будущему сержанту основы анатомии человеческого тела: «Голова — есть часть тела, ограниченного шеей», «Шея — часть тела между туловищем и головой» и т.п. На мои замечания по содержанию, Дёмин не обижался, а только приговаривал: «печатайте, печатайте». Тем самым, как бы говоря, что истина откроется позже. Но этого не произошло. Истратив не одну кипу дефицитной финской бумаги, привезенной из дома писарем Сенаторовым, а печатал он в нескольких экземплярах, мы, наконец, поняли, что делаем совершенно бесполезное дело, и сообщили об этом автору труда. Дёмин воспринял мое разочарование с присущей ему иронией: — Обычное явление: изобретение, не признанное современниками, будет востребовано потомками… ■ Текст © А.С. Лебедев (RevALation) ■ Литературная обработка © Е.Э. Занин
Admin: А.С. Лебедев Вылетая из гнезда «Кедровки»… Забавная история одной учебки Таинственное похищение На какие только ухищрения не шли наши командиры, чтобы вырваться вперед в плане совершенствовании армейского быта! Сидели как—то вечером в канцелярии мой комбат со старшиной и кумекали воспаленными мозгами, чтобы такое придумать, чтобы по чистоте и порядку другим батареям нос утереть? И придумали — ночью проехаться по Подольску и стащить мусорные урны, чтобы поставить их вокруг нашей казармы! В ближайшую же ночь, когда караул заступил от нашей батареи, комбат заказал дежурную машину, которая обычно доставляла на техническую позицию проверяющих. Но прежде, чем отправиться на «техничку», машина выехала через главные ворота за пределы части и, захватив старшину Ананьева, и понеслась в Подольск. Старинный подмосковный город уже отдыхал после трудового напряженного дня, когда у железнодорожного вокзала притормозил военный грузовик. От вокзала начинался тихий и уютный, несмотря на название, Пролетарский проспект. Прохожих на проспекте практически не было. Выждав ещё какое—то время, комбат сказал — Пора! — и машина, заурчав мотором, медленно двинулась по проспекту. В том месте проспекта, где начинается парк имени Талалихина, вдоль тротуара были расставлены урны для мусора. В те времена их еще не приваривали к металлическим решеткам заборов и не закатывали в асфальт. Вот грузовик поравнялся с первой «целью», ловкое движение рук и железный ящик оказывается в кузове. Так продолжалось, пока машина, упершись в Варшавское шоссе неподалеку от реки Пахры, повернула налево. Дело было сделано! Через час груз был доставлен к казарме батареи и выгружен нарядом во главе со старшиной. А машина с комбатом, проверяющим караул, ушла на техничку. Инициатива комбата и старшины была по достоинству оценена как дивизионным, так и бригадным начальством, нас похвалили. Второй дивизион скрипел зубами. А начальство коммунальных служб города Подольска разводило руками, теряясь в догадках, куда исчезли урны для мусора. Говорят, даже городская газета «Подольский рабочий» посвятила этому событию заметку под названием «Таинственное похищение». Чего только не сделаешь ради чистоты и порядка! Когда поют солдаты… Однажды, придя утром на работу, я заметил, что комбат Еремеев находится в крайне подавленном состоянии. Я решил, что он либо болен, либо в батарее произошло ЧП. Третьего не дано, как говаривал училищный преподаватель философии. Но, как оказалось, в нашей батарее возможно всё. — Тут такое дело, — начал с грустью Еремеев, — зашел ко мне вчера вечером старшина. Посидели с ним, чуть—чуть приняли. Понятное дело, зашел разговор и про службу. Ты же в курсе, что на последнем совещании у комдива нам здорово досталось за дисциплину и внутренний порядок. — Гонять надо больше наших курсантов, — говорит мне Ананьев, — а офицеры наши, в отличие от командиров второго дивизиона, либеральничают! Где—то в полдесятого вечера, когда Ананьев собрался домой, я решил проводить его до дома, заодно подышать перед сном свежим морозным воздухом. По распорядку как раз была вечерняя прогулка, и хорошо было слышно, как залихватски поют курсанты второго дивизиона, как нестройно «стонет» наша батарея. — Вот, пожалуйста! — ставя точку над «и» в нашем разговоре, сказал мне Ананьев. Эти его слова стали последней каплей, переполнившей чашу моего терпения. — А ну, пошли! — сказал я старшине, и мы с ним пошли прямиком в казарму. Вечерняя поверка уже закончилась, курсанты готовились к отбою. — Строиться на вечернюю прогулку! — скомандовал старшина. Никто ничего не понял, но после второй команды все построились. Я объявил, что сейчас батарея будет учиться петь строевую песню, мы со старшиной вывели «войско» на улицу и дали команду «Запевай!» Как назло Кокоша, наверно, перечитав всю прессу, решил вынести на помойку мусор. И по пути к помойке услышал песню из расположения нашего дивизиона, позвонил дежурному по части, приказал ему разобраться и утром ему лично доложить. Утром, после доклада дежурного, Кокоша собрал весь политотдел и объявил: — Через полчаса идем к Еремееву! Совсем распоясался майор, спросим по всей строгости! Пропагандист майор Мясников успел предупредить комбата по телефону о предстоящем визите начальника политотдела. Именно в этот момент я и застал комбата. — Подскажи, замполит, как мне быть? — спросил меня Еремеев. Исходя из характера Кокоши, правильным решением в настоящий момент было только чистосердечное признание и покаяние. — Кайся, Николаевич! И чем натуральнее, тем лучше! — таков был мой совет комбату. Через несколько минут после этого политотдел бригады в полном составе прибыл к нам в казарму. Доложив Кокоше по форме, комбат пригласил гостей в канцелярию. И, не дав Кокоше открыть рот, с ходу сделал покаянное заявление, изобразив при этом на своём лице вселенскую скорбь: — Товарищи коммунисты! Вчера вечером я совершил антигуманный и из ряда вон выходящий проступок, порочащий как звание офицера, так и еще более высокое звание коммуниста. Нет мне прощения. Я готов понести суровое порицание и наказание. Но поверьте: помыслы мои были чисты и благородны, а цель ясна и понятна. Разве можно допустить, чтобы в экспериментально созданной учебной бригаде ордена Ленина столичного округа ПВО будущие младшие командиры плохо исполняли строевые песни? Вопрос был риторическим и гости дружно промолчали. Потому комбат осмелился на второй вопрос: — Товарищ полковник! А что Вы скажете о качестве исполнения песен, услышанных вчера? — Хм, — хмыкнул Кокоша, — исполняли хорошо. Громко. Понравилось! — чуть обескуражено закончил начальник политотдела. — Спасибо! — поблагодарил Еремеев, — Я все сказал! — закончил он, словно индейский вождь, попавший в руки к бледнолицым. В канцелярии воцарилась тишина. Раскаяние было налицо. Разгромная словесная заготовка начальника в данной ситуации уже была лишней: — Ну что ж… товарищи офицеры… я думаю, здесь, дело ясное — коммунист Еремеев осознал свой проступок и сделал правильные выводы. Наказывать по партийной линии мы его не будем. А для разучивания строевых песен, товарищи командиры, постарайтесь всё—таки выбирать время, установленное распорядком дня! Самодеятельность Из политотдела спецчастей и учреждений окружного подчинения в бригаду пришло указание провести конкурс художественной самодеятельности. Затем, отобрав лучшие номера, составить их них показательную программу, и выставить её на конкурс спецчастей и учреждений окружного подчинения. Началась ускоренная подготовка к конкурсу. Что касается подразделений, то здесь у нас проблем не было. В каждой батарее имелось человек тридцать с высшим образованием, и дюжина из них — гуманитарии. Например, у меня подготовкой к концерту занимался выпускник Московского института культуры, предложивший в качестве основной литературно—музыкальной композиции свой дипломный проект. А уж солдатское творчество — лилось через край! Артисты на концерте так разошлись, что никак не могли остановиться! Конкурс прошёл, батареи «отстрелялись», настала очередь сборного показательного концерта бригады. Выяснилось, что в обязательную программу концерта наша часть должна выставить большой хор, в котором помимо офицеров, должны участвовать и члены их семей. И вот тут—то возникли проблемы. Дело в том, что основная масса жён офицеров и прапорщиков бригады работала в соседней «профсоюзной» части, которая была враждебно настроена к Кокоше. Тогда наш шеф издал «указ» следующего содержания: — Хору — быть! Каждый офицер и прапорщик бригады обязан привести на хор свою жену. Если жена не придет, то за неё в хоре будет петь муж! Когда на первой репетиции часть офицеров, ссылаясь на занятость и отсутствие голоса, попробовала роптать, Кокоша изрёк: — Будете ныть, сделаю так, что первый дивизион будет петь первыми голосами, второй дивизион — вторыми! Дирижёр бригадного оркестра майор Михайлюк специально для конкурса (!) сочинил «Марш Подольской бригады». Второй песней была традиционная «И Ленин такой молодой». Репетиции репетициями, но слов этих песен толком никто из офицеров так и не выучил. Было решено в первую шеренгу поставить женщин из службы тыла, добросовестно отнесшихся к мероприятию. А им на спины (за воротники) прикрепить листки с текстами песен. Тоже самое сделать и со второй шеренгой. И в назначенный день хор выдал «на гора» всё, что умел. Холостяки громко горланили свои песни, слегка видоизменяя текст: И ЛенНОн такой молодой, И юный Макар впереди! А «Макар» — это, конечно, Маккартни. Арыки Жилищное строительство в военном городке высветило новую и очень важную проблему — коммуникации. Помимо того, что все коммуникации были изрядно изношены, так на них в связи со строительством еще и возросла нагрузка. Потому уже первый построенный пятиэтажный дом под номером 16, выдал первый «сюрприз» — жидкие продукты жизнедеятельности офицеров и членов их семей не захотели путешествовать по канализационным трубам, а устремились на поверхность многострадальной толбинской земли! Военные строители, пообещав быстро устранить неполадки, мозги по этому поводу особо не напрягали, а взяли и прорыли вдоль своей рабочей дороги кюветы. Поскольку дорога эта имела уклон в сторону деревни Толбино, поток жидких продуктов, вырвавшийся наружу, устремился по этим кюветам. Шло время. Жилые дома в городке росли как грибы, однако возникшая проблема так и не была решена. К рукотворной реке вскоре добавилось и глубокое рукотворное озеро, которое в целях безопасности граждан, было ограждено крестообразными конструкциями, напоминавшими американское «арлингтонское кладбище». Оно стало частью пейзажа нашего городка. Помнится, на одном из традиционных собраний жителей городка, на котором разбирали жалобы, одна женщина из новосёлов, делилась своими впечатлениями от увиденного: — Мы перевелись сюда служить из Средней Азии и, увидев, как здесь вдоль дороги течет вода, очень обрадовались этим арыкам (зал грохнул от смеха). А когда внимательно пригляделись и принюхались, обнаружили, извините, дерьмо! Неужели такое возможно в гарнизоне под Москвой? В отличие от нас, положение жителей небольшой деревни Толбино, куда все это «добро» стекало, было еще хуже. Их погреба и подвалы регулярно затоплялись фекалиями. Тогда доведенные до отчаяния селяне, взяв в руки лопаты, колья и палки несколько раз стихийно приходили в часть, чтобы «разобраться» с командиром и совершить над ним самосуд. Обычно в такие моменты к селянам выходил заместитель по тылу и обещал поправить положение. Но шло время, а ничего не менялось. Районная экологическая комиссия ежегодно штрафовала нашу часть. И говорят, что сумма этого штрафа негласно заранее вставлялась в годовую смету… ■ Текст © А.С. Лебедев (RevALation) ■ Литературная обработка © Е.Э. Занин
Admin: Вылетая из гнезда «Кедровки»… Забавная история одной учебкиГолуби мира и… ястреб войны В учебной бригаде спорт был поставлен на должном уровне. Каждое воскресенье у нас проводились всевозможные спортивные праздники, соревнования и чемпионаты. Надо отдать должное начальнику физподготовки бригады майору Пономареву, который очень добросовестно относился к своим обязанностям. Поскольку в организации воскресного досуга курсантов беспартийный Пономарев был нашим коллегой, начальник политотдела старался влить в спортивные мероприятия политическую струю. К очередному спортивному празднику он заставил каждое подразделение приготовить красочные транспаранты и лозунги на спортивную тему. Что—либо выдумывать или ломать голову над подбором цитат необходимости не было, они были все, как говорится, на слуху, поскольку их подсказывала приближающаяся Олимпиада—80. Но мы на этот раз не угадали, а значит и не угодили нашему политическому боссу. В назначенный день и час спортивный праздник открылся. Вдоль линейки выстроились подразделения бригады со своими транспарантами «Спорт — посол мира», «О спорт — ты мир!» и тому подобными текстами. Прочитав их содержание, Кокоша остался недоволен, и сказал: — Товарищи! Мы кто тут: военные или гражданские? Нам для чего спорт нужен: для мира или для войны? Товарищи замполиты! Вы что тут «голубей мира» пускаете? Прекратить! Старшины и их учения В каждом подразделении бригады атмосферу и внутренний порядок во многом определял старшина. Взять, к примеру, вторую батарею второго дивизиона. Между собой курсанты называли своё подразделение «Архипелаг Паллаев», заменив в названии романа Александра Солженицына слово «ГУЛАГ» на фамилию старшины батареи прапорщика Паллаева. Не знаю, насколько это название соответствовало истине, но паллаевскую батарею хвалили за уставной порядок. Что касается старшины нашей батареи прапорщика Ананьева, то и у него было свое видение порядка. Построив прибывшее молодое пополнение в казарме, он начинал излагать свои требования с «классического» вступления. — Какое учение после себя оставил Карл Маркс? — спрашивал он у выстроившейся батареи. — Марксизм! — отвечал ему строй. — А какое учение оставил после себя Ленин? — Ленинизм! — отвечали бойцы. — Ну, а какое учение оставит после себя прапорщик Ананьев? — Ананизм! — дружно и весело рявкали в ответ молодые курсанты. Надо сказать, прапорщик старался быть справедливым к подчинённым. Он любил повторять: — Посеешь несправедливость — пожнёшь обиду, посеешь обиду — пожнёшь беду! Товарный обмен Наступил сентябрь, пришла пора собирать очередной урожай картошки. На этот раз нам выделили поля, находившиеся очень далеко от части, в районе поселка Добрыниха. И чтобы не тратить время на перевозку курсантов к полю и обратно, было принято решение о заготовке картошки «вахтовым методом». С этой целью на лужайке рядом с полем, разбили палаточный лагерь, в котором должна была неделю находиться одна из батарей бригады. Первыми отправились на «вахту» подчиненные майора Эйдлина. К сожалению, этот первый блин по вине офицеров оказался комом. Дело в том, что собирая картошку в закрома бригады, офицеры и прапорщики этой батареи решили наполнить и свои собственные закрома. В принципе, кто служил в войсках, знает, что ничего необычного в этом нет. Но это в войсках, а не в экспериментальной учебной бригаде. Когда под покровом ночи дежурный автобус привез в городок несколько мешков картошки для офицеров батареи Эйдлина, недремлющее око «народных мстителей» было тут как тут. К делу о «хищении» народного добра подключилась прокуратура. А тут как раз настала очередь ехать в поле нашей батарее. Но никто из офицеров батареи не собирался жить неделю без удобств в сентябрьском лесу. Началось это с комбата, по традиции у него поднялось давление, и он благополучно ушел на больничный. Все наши «старики» быстро нашли покровительство у Перова, своего однополчанина по Загорску, под предлогом подготовки учебно—материальной базы к новому учебному году, всех их оставили в бригаде. Пришлось сбираться в дорогу «молодежи»» — мне, командиру взвода Попкову и старшине прапорщику Ананьеву. Накануне отъезда меня вызвал на инструктаж Кокоша. — Меня не столько интересует, как вы там будете на поле собирать картошку, сколько проблема её воровства офицерами и прапорщиками. Одними уже занимается прокуратора и дело может кончится плохо. Запомни, ты — политработник и за всё своей головой ответишь! И вот мы на месте. Как назло, испортилась погода. То дождь, то ветер, а поле — до горизонта. Солдат разместили в обычных палатках, забив их до отказа. Для офицеров приготовили прорезиненную химпалатку, которая хороша в дождь, но плохо «дышит» в сухую погоду. Все удобства состояли из бензинового генератора, который включали для освещения на время утреннего туалета и вечерней поверки. Как—то мой взводный отпросился на ночь домой, подменившись со старшиной Ананьевым. Проведя вечернюю поверку и отбой, я пошел к себе в палатку, а старшина остался у кухни разбираться с нарядом. Целый час я делал безуспешные попытки уснуть, но все безрезультатно. К тому же палатка ходила ходуном от порывов сентябрьского ветра, раскачивая над головой тусклую лампочку в сорок свечей. Я сел на койку и уставился в земляной пол. В этот момент в палатку заглянул старшина и с ходу предложил мне поднять настроение, то есть, выпить водки. — Откуда зелье? — поинтересовался я. — Товарный обмен — объяснил он. Оказалось, что вечером он вышел на дорогу и, остановив проезжавшие мимо «Жигули», предложил обменять мешок картошки на бутылку водки. Водитель с радостью согласился. Состоялось этакое взаимовыгодное единение армии и народа. Вспомнив наставление Кокоши, я поначалу возмутился, но чтобы улучшить настроение, принял предложение старшины. И что удивительно, настроение, действительно, резко поднялось! Жизнь уже не казалась такой сложной и тоскливой, какой она была ещё час назад. Попутно, мы обсудили задачи на следующий день и меры по повышению производительности труда. И товарообмена тоже! Распри Помимо бригады, в нашем гарнизоне дислоцировалась еще одна крупная войсковая часть, но, так сказать, «полувоенного типа», — ремонтное предприятие, занимающееся доработкой устаревших ракет системы С—25 в радиоуправляемые ракеты—мишени, используемые на полигонах. Солдат здесь было очень мало, основной контингент в части — рабочие и служащие, часть которых проживала в жилом городке, а остальные приезжали из окрестных селений. Военный порядок этой частью принимался всегда в штыки. Именно поэтому начальник политотдела бригады Кокоша с ходу присвоил этой части прозвище «профсоюзы». Оба командира части, — нашей полковник Мацкевич и «профсоюзной» полковник Палевич, — словно удельные князья, постоянно враждовали друг с другом. Наш командир верховодил в жилом городке, его соперник — в своей вотчине, на технической позиции. Все эти распри негативно отражались на подчиненных, и мы становились невольными участниками этой междоусобицы. События выходили далеко за пределы гарнизона и к нам часто приезжали разбираться начальники из округа. В основном это происходило за закрытыми дверьми, но бывали и «публичные слушания». Делалось это так. В зрительном зале нашего гарнизонного клуба собирали две части. Причем, справа сидела одна враждующая сторона, слева — другая. За столом президиума посредине сидел «мировой судья» из округа, а по бокам — Мацкевич с Палевичем. Оглашением очередного «профсоюзного» обвинения окружной «судья» начинал раунд словесных дебатов «Палевич против Мацкевича». Под неодобрительный гул «бригадников» Мацкевич парировал удар. Ответ естественно не удовлетворял противников, и зал снова оглашался неодобрительным гулом. Поскольку в ту пору мы были молодыми, то не могли понять сути возникавших проблем. А она главным образом крылась в неравномерном распределении материальных благ между частями. Распределение жилья, обеспечение товарами военторга, очереди в школу и детсад, культурное обеспечение, пропускной режим — всё это тогда нас почти не касалось. Так и враждовали между собой эти два удельных князя, пока оба не уволились в запас. Всё будет! Жил в нашей гостинице капитан Женя Никитин. Когда настало время переводиться ему в другую часть, Женя официально заявил о том, что соблюдая традиции, он организует банкет, на котором «выпишется» из коллектива. И каждого постояльца гостиницы он лично пригласил на это мероприятие. Когда же наступил означенный день, выяснилось, что Женя куда—то пропал. Через неделю мы узнали, что Никитин отбыл к новому месту службы. Не успели мы возмутиться, как Женя вновь оказался в гарнизоне. Никому не давая раскрыть рта, он заявил, что мероприятие не отменяется, а переносится на другой срок. Залогом его обещания должны были служить оставленные вещи, которые он не успел ещё перевезти на новое место службы. И каждый раз, когда Женя появлялся в гарнизоне и сталкивался с обитателями общаги, он бил себя в грудь и говорил: «Всё будет!» Прошло время, Никитин перестал появляться у нас в гарнизоне. И про него забыли. А лет через десять после этого я перевёлся на макаровскую техническую базу. И встретился там с Никитиным. Не дав мне раскрыть рта, Женя сказал: — Ребята из гостиницы, конечно же, осуждают меня. Но уж так получилось. Свяжись с ними и скажи, что я всё—таки «выпишусь» из коллектива. Надо только день обговорить. Всё будет! Тут Никитину новое очередное назначение подошло. И хотя служил он теперь в другом коллективе, но армейские традиции соблюдались везде. Потому назначил Женя «выписной» банкет на один из вечеров. А тут, как назло, — общая вечерняя поверка. Жене же его командир разрешил на проверку не ходить, мол, пусть стол накрывает, а когда сослуживцы пришли с поверки, след Никитина уже пропал. Укатил на последнем автобусе укатил наш приятель! А дежурная по гостинице сказала, что сдавая ей ключи от комнаты, Никитин на словах просил всем передать, что «всё будет!» Заклеймили позором бывшие сослуживцы Женю, и дело с концом! Прошло ещё лет пять. Как—то возвращаясь из командировки, я оказался на Белорусском вокзале. Спускаясь в метро вниз по эскалатору, я вдруг заметил среди пассажиров, поднимающихся вверх, знакомую упитанную фигуру в золоченых проволочных очках. Это был наш Женя Никитин. Увидев меня, он смутился и как то виновато улыбнулся, будто пытаясь вспомнить что—то очень важное. Между тем, расстояние между нами увеличивалось, и когда ступеньки эскалатора начали распрямляться, Никитин это важное вспомнил. И громко крикнул мне: «Передай ребятам: всё будет!» Оркестр клуба одинокого майора В нашей учебной бригаде имелся свой оркестр. Его начальником, капельмейстером, был усатый майор М. Майор закончил суворовское музыкальное училище, служил в Германии, а оттуда — к нам. Надо сказать, что перспективой в службе военного музыканта являются части сухопутных войск, но никак не ПВО. Но наша учебная бригада, как и во всём остальном, должна была являться исключением из правил. Подчиненными дирижёра оркестра были музыканты, которые служили ещё во времена процветания армейской технической базы, и остались на сверхсрочную. Причём все музыканты, как и их начальник, тоже носили усы. Начальник оркестра жил в Подольске, любил выпить, коллекционировал значки с изображением Ленина и с неприязнью относился к капитану Саше, помощнику начпо по комсомольской работе, который любил выпить ещё больше, чем начальник оркестра. В нетрезвом виде капитан Саша очень любил покомандовать нашим бравым дирижером! На этой почве у капитана Саши с майором М. возник непримиримый антагонизм. Послесловие В трагические для нашей страны октябрьские дни 1993 года «Кедровка» попыталась сказать свое слово и тем самым вошла в новейшую историю России, которую официально хотят предать забвению. В ту пору частью командовал полковник Бородин. Получив приказ от генерала Руцкого выступить на защиту Белого дома, командир бригады построил всех офицеров и прапорщиков на строевом плацу и предложил им сделать свой выбор: — Я не могу приказать вам выполнить приказ Руцкого. Но тот, кто желает, может сейчас со мной отправиться на защиту Белого дома! Офицеры, выразившие желание последовать за своим командиром, сели в бригадный автобус и уехали в Москву. Но оборонять Белый дом им не пришлось, поскольку здание было уже блокировано и окружено плотным кольцом верных Ельцину войск. Приехавшие в Москву офицеры во главе с командиром, были арестованы и допрошены. А после капитуляции Белого дома, они были отпущены домой. Каково же было их удивление, когда прибыв в часть, они узнали, что бригада уже расформирована приказом от заднего числа! Выходило так, что когда командир бригады и его подчиненные выехали в Москву, бригады уже не существовало. И на помощь защитникам Белого дома ехали не офицеры, а некие частные лица… Всех участников той поездки вскоре уволили в запас. Но прошло немного времени и все они были хорошо устроены, кого—то взяли на службу в милицию, другие получили неплохие места «на гражданке». На месте бывшей учебной бригады развернули школу прапорщиков тыла военно—воздушных сил. Такова история. 1977—1981 ■ Текст © А.С. Лебедев (RevALation) ■ Литературная обработка © Е.Э. Занин
полная версия страницы